Кирилл Зверев (сын Виталия Зверева) — Интервью с реаниматологом Ковид-Реанимации. 20 мая 2020 г. (часть 8)

Обновлено: 4 июня 2020, в 10:20

Кирилл Зверев: «По ссылке интервью с самым-самым настоящим реаниматологом, моим приятелем из самой-самой зоны. Он работает с ковидом, который уже очень жёсткий. Терминальный. Прямо в реанимации. Интубирует, оживляет или отправляет в морг. Звук — дрянь — используйте наушники. Видеоряд — дрянь. Это Вам ни разу не Борины съёмки. Но это тот максимум, который может выдать мой китайский телефон. Постарался задать доктору ваши вопросы. Но это мой первый опыт, как интервьюера, так что можно смело разносить меня в комментах. Мне будет интересно читать обратный отклик. Расшифровку попробую доделать до завтра. 20 минут видео — три часа писанины. Да и не тороплюсь я особо. Если Вам неохота ждать текст до завтра — шагайте по ссылке и получайте отвратительный видеопродукт с орущим на заднем плане котом и женским голосом, порой, влезающим в беседу. Но вроде, разговор получился.
P.S. Этот Ю-туб канал — совершенно дохлый. И лично мой. Подписываться сейчас туда — смысла ноль -) может попозже, попробую оживить его. Но лайкайте, комментируйте — мне правда интересно Ваше мнение. Все хорошо будет. Доктор вот тоже в этом уверен -)))»

Интервью с реаниматологом Ковид-Реанимации. 20 мая 2020 г.

Друзья, мой собеседник врач-реаниматолог «Моник» Нечаев Владислав Владимирович, откачивающих самых тяжелых пациентов. Не судите строго — это мой первый опыт.

Кирилл Зверев

РАСШИФРОВКА БЕСЕДЫ:
Привет, друзья! Как обещал, у нас сегодня разговор с самым настоящим анестезиологом-реаниматологом. Владислав Владимирович Нечаев. Мой хороший приятель, поэтому в течении разговора я буду называть его Влад. Сегодня мы зададим ему вопросы по реаниматологии. Он работает с самыми-самыми тяжелыми ковидными больными в «Мониках».
— Когда все это началось? Как это начиналось? Когда вас решили перевести под Ковид?
— Когда мы поняли, что происходит в Стране, и что нас ждет, на территории нашего института стали готовить два корпуса. Которые не сообщаются с другими корпусами. Наши 5й и 6й корпусы нужно было срочно переделать для работы с этой группой пациентов. И мы ожидали, что корпусы заработают после первого мая. Но в режиме «ошпаренной собаки» первых пациентов мы вынуждены были принять, фактически «на коленках» 27 апреля. И адаптация к новой работе, к новым условиям работы происходила в авральном режиме. Аппараты ИВЛ устанавливались фактически вместе с тяжелыми «приезжающими» пациентами. Тогда в тот же день отзывались люди, которые в этот день будут вынуждены резко изменить свой образ жизни (имеются ввиду мед.работники). Начать работать с этими пациентами, распрощавшись надолго с семьями.
— Ты «распрощался» с семьей?
— Предчувствуя, то, что будет происходить, я еще в начале апреля увез жену с маленьким ребенком к своим родителям в другую область, чтобы быть самому спокойнее. Потому что пациенты с Ковидом уже появлялись в Институте (Моники), Большая группа контактных мед.работников. Хотелось все-таки приходить домой спокойным за своих близких.
— Тогда начнем с конца. Врачи у Вас болеют, как часто? И есть ли у Вас смертельные случаи среди мед.персонала?
— К счастью, у нас в Институте смертельных случаев не было среди мед.работников. Но есть официальный «Список памяти», который публикуется в Интернете. На данный момент там более 250 человек уже погибли. Разных возрастных групп. Т.е. по общей статистики каждый 12й из погибших людей от Коронавируса – это мед.работник. Будь то санитарка, будь то мед.сестра, водитель скорой помощи, врач анестезиолог-реаниматолог, врач другой специальности
— Я знаю двоих таких. Они были «в возрасте» (они попали в этот список) но их сложно отнести к медикам. Скорее это — научные работники. И они, конкретно, не занимались лечением Ковид. Но вопрос звучал немного по-другому. У вас люди выбывают по Коронавирусу?
— Люди выбывают постоянно. Но, к счастью, среди них в нашем институте не было смертельных исходов.
— А тяжелые есть?
— Да, достаточно тяжелые есть.
— Прямо из персонала?
— Прямо из персонала. Да, у нас достаточно большое количество сотрудников лежат в соседнем корпусе. Которые поработали и в реанимации и других подразделениях.
— Давай перейдем к твоим пациентам. Кто вообще лежит в реанимации? Что это за контингент людей?
— Это тяжелые соматические пациенты, которые исходно совсем не простые. Много пациентов с хроническими болезнями почек, терминальная стадия почечной недостаточности. Диализные пациенты. Пациенты с тяжелым сахарным диабетом. Пациенты гематологического профиля, со всякого рода лейкозами. И среди них молодых, здоровых, не имеющих отягощенного анамнеза, очень, очень мало.
— Т.е. это, в основном, «люди в возрасте»?
— Я бы и не сказал, что это «возраст-возраст». Это 40+. Попадаются пациенты 80ти лет. Но как-то так сложилось, что в наших реанимациях на 2м, 3м этажах, это пациенты… их возраст крутится вокруг 50ти лет.
— И вы делаете и диализ у себя в отделении?
— Да, конечно.
— Ну это не то, что все лежат с пневмониями, все на ИВЛ?
— Ну сам понимаешь, если пациенту нужен диализ, то осуществлять его в ковидной реанимации, если у пациента нет пневмонии, никто не будет. Т.е. у этого пациента есть и пневмония тоже.
— Т.е. у Вас все, все с пневмониями?
— Все с пневмониями. Отделение реанимации. Как туда попадает пациент? Это не просто кислородозависимость. Осуществлять ингаляцию кислородом можно в любом терапевтическом отделении или в любом отделении, которое под это приспособлено. Которое имеет кислородную разводку. К нам попадают пациенты, нуждающиеся в постоянном мониторном контроле, лабораторном контроле и работе с их дыхательной функцией. Т.е. это уже не просто ингаляция кислорода. Это уже необходимость с помощью функции дыхания, с частичным протезированием функции дыхания или полным протезированием функции дыхания. То, что люди называют ИВЛ.
— Моя племянница работает в Ковидарии. И ее наблюдение, что в реанимацию забирают, в основном, людей с лишним весом. Насколько лишний вес «улучшает» шансы попасть в реанимацию? У тебя есть такие наблюдения?
— У нас есть пациенты с избыточным весом. Но из наших пациентов, которые лечатся на данный момент – это средний вес.
— Средний возраст, средний вес? Но чем-то отяжеленные. А есть такие с пневмонией, но ничего отягощающего у них нет?
— Есть. Таких единицы. Но, тем не менее, такие есть.
— И что вы с ними делаете?
— Стараемся им помочь. Человек не должен умирать от дыхательной недостаточности. И когда молодой пациент попадает к нам с диагностированной КТ-4 степенью тяжести — это повреждение лёгких более 75%. Тотальное поражение легких. Стадии КТ-1, КТ-2, КТ-3, КТ-4 – каждая из них добавляет 25%.
— У меня КТ-2 было. Может и КТ-3. Мне поставили в первый день у меня было 32% «на взлете» и приписочка – начинающийся процесс. Но вроде, ничего — передышал.
Голос за кадром:
— у меня тоже вопрос – если ты говоришь, что у Вас лежат среднего возраста, не отягощенные. Почему они сразу в таком состоянии? Они не вызывали врача? Не следили за своим состоянием? Почему они ссразу попадают в реанимацию?
— для нас догоспитальный этап, во многом, остается непонятным. И когда к нам поступает такой пациент, как правило, он поступает, минуя все, все, все стадии.
— Кстати, говорят, что эта пневмония свойственна людям относительно молодым. Мне 40. Я ее перенес и у меня она была. Как по твоим наблюдениям?
— Есть молодые, но, в основном, это – средний возраст. В любом случае, молодой, здоровый человек на каком-то этапе может иметь иммуносупрессию, обусловленную или перегрузками, или весенним авитаминозом, или массивностью вирусной атаки именно в этот момент. Т.е. экспозицией вируса. Не то, что человек пробежал, чихнул на него, а находился в тесном узком коллективе, в котором один из участников был выделителем вируса. И экспозиция вируса была достаточно долгой.
— Тактика лечения? Что Вы делаете у себя в отделении с пневмониями? Как Вы их лечите?
— Специфического противовирусного препарата нет. В ряде случаев применяли препараты, которые используются для лечения ВИЧ-инфекции. Для профилактики Плаквенил.
— Про Плаквенил столько копий сломано…
— У меня нет однозначного мнения об этом Плаквениле. Но от коллег, которые его принимали в качестве профилактики. Они или не болели или имеют КТ-0. Но у меня выборка небольшая.
— У меня тоже несколько человек этот Плаквенил ели. При этом довольны, что его ели. Научных исследований на эту тему нет. Но там же огромная «побочка».
— Да, конечно. Это препарат очень гепатотоксичный.
— А, вот гепарины, блокаторы «цитокинового шторма»… знаю, что это (блокаторы) — очень дорого. И я не могу позволить себе это купить. Вы это применяете у себя?
— Применяем. Блокаторы «цитокинового шторма» хороши на определенных стадиях. Когда у пациента идет активная атака. Когда мы его «поймали» именно в момент развития дыхательной недостаточности, когда поймали его именно в эти часы. С высокой температурой. Когда быстро, на глазах растет одышка, растет гипоксия и вот эти блокаторы Интерлейкина-6 они очень хорошо работают. Да, это действительно так и есть. Но препарат дорогой. Сегодня созванивался с коллегой из Калмыкии – у них, к сожалению, нет возможности этим препаратом пользоваться. И они в арсенале имеют –гормон.
— Меня блокировали гормоном. Метипред внутривенно 250. Три дня подряд.
— Во всем мире до сих пор нет единой тактики лечения этих пациентов.
— А Вы то что делаете с ними?
— Конечно, мы пытаемся лечить. Эти пациенты получают очень мощную антибактериальную терапию. Если мы попадаем именно в фазу цитокинового шторма, мы применяем препараты – ингибиторы Интерлейкина-6. Но отделение реанимации, оно помогает не умереть человеку в данный конкретный момент. Дать ему время. Дать ему шанс. И эти попытки растянуть по времени, они могут выглядеть по-разному. Некоторые пациенты могут на короткое время дышать обычной лицевой маской. Просто ингаляция 100% кислорода. Но, как правило, таких пациентов у нас очень и очень мало. Есть, так называемое, неинвазивное ИВЛ. Это маска, которая плотно накладывается на лицо пациента, фиксируется специальными ремешками. Имеет силиконовую манжету и плотно прилегает к лицу. И давление, которое позволяет создать аппарат ИВЛ, помогают осуществлять вдохи пациенту.
— Насильно вталкивает?
— Да. У пациента очень большая энергетика по дыхательной работе именно при гипоксии. Если одышка, ЧДД больше 30 в минуту, это перерасход энергии огромный. Надолго пациента не хватает. Выглядит это жутко. Когда пациент дышит натужно, с привлечением дополнительной дыхательной мускулатуры. Он дышит всеми другими мышцами. А неинвазивная ИВЛ, она помогает. Создает условия для более эффективного дыхания.
— А выдыхает он как?
— В контур. Шланги дыхательного аппарата. Есть еще такой параметр в ИВЛ, называется ПДКВ – положительное давление в конце выдоха. И аппарат с плотно наложенной маской позволяет делать пациенту не полный выдох. Т.е. в конце выдоха аппарат задерживает какое-то количество воздушной смеси, которое не позволяет склеиваться альвеолам. И поддерживает дыхательные отделы легких в расправленном виде. И постоянная комбинация разных положений. Пациент может менять положения. Может полежать на спине, посидеть. Но чаще всего пациента приходится укладывать на живот. Так называемая Прон-позиция, которая более выгодна для вентиляции нижних отделов легких. Но неинвазивная масочная вентиляция имеет ряд ограничений. Это рубеж. Дальше интубация трахеи и уже ИВЛ в других режимах. И мы максимально пытаемся тянуть пациентов на неинвазивной ИВЛ. Она тоже вентиляция, но с участием дыхания пациента. Пациент находится в сознании. Он активен, мобилен. Может сам покушать, сам попить. Справляет сам свою нужду, но его «поводок» короткий. Он ограничен контуром дыхательного аппарата.
— Я читал, что раньше на инвазивный ИВЛ клали достаточно часто. Сейчас это – крайний случай…
— Ну скажем, это все-таки не крайний случай. Пациентов на ИВЛ, которым приходится интубировать трахею, достаточно много. И далеко не каждая районная больница может себе позволить себе хотя два аппарата неинвазивной ИВЛ. Она (ИВЛ) дорогущая. Она подбирается под каждого пациента. У каждого своя анатомия лица. И подогнать маску под пациента – это тоже определенное действие. Она должна быть герметична. Пациент может на время ослабить, стравить давление…
— Ходит слух, что на инвазивном ИВЛ практически нулевая выживаемость.
— Говорить об этом настолько однозначно. Пожалуй, нет. Американцы да. Они сейчас истерят. Эти вебинары мы, конечно, регулярно прослушиваем. И там, одно время, проскакивали истеричные нотки что ИВЛ – знак равенства со смертью.
— Я читал, что чуть ли не 80% с ИВЛ в гроб снимают…
— 80% — это хороший показатель.
— Я говорю -снимают в гроб.
— Я понял, о чем ты говоришь. И соотношение оно не 50/50. Оно не в пользу пациентов. По разным больницам, по-разному. Но хорошо, если 20%, на мой взгляд.
— 20% всего?
— хорошо, если так.
— Причина такой выживаемости? Это уже пациентов таких тяжелых на ИВЛ кладут?
— Это очень серьезное, массивное поражение легких. На определенном этапе, неинвазивная масочная вентиляция если от лёгких, по сути ничего не осталось, то обеспечить дыхание уже невозможно. Когда у пациента начинаются серьезные дыхательные расстройства, когда плывет сознание, когда он становится неадекватным. Это уже не то состояние, когда малоинвазивным способом можно обеспечить пациента кислородом.
— Т.е. обычно это уже очень тяжелое поражение?
— Да. Ну и конечно же любой анестезиолог-реаниматолог не будет смотреть, как пациент у тебя на глазах начинает задыхаться. Это делается для того, чтобы обеспечить пациенту хоть какую-то функцию дыхания.
— Ты говоришь «легких почти нет». Но лёгкие восстанавливаются (я понимаю, что не все и не всегда)?
— Однозначно ответить на этот вопрос я не могу. Как выглядят лёгкие на вскрытии у погибших пациентов – картина жуткая. Если в норме легкое человека, умершего по каким-то другим причинам весит грамм 600. То вес легкого такого пациента с вирусной пневмонией превышает эти 600 грамм в несколько раз. Есть такое понятие в пат.анатомии «опеченение». Т.е. больше начинает напоминать ткань печени. Нам самим страшно становилось, когда мы видели, что за «месиво» остается от легкого.
— Давай хоть немножко успокоим. Это ведь не так часто случается?
— Реанимация — это всё-таки конечный этап.
— Ну вы же не всех «в один конец» отправляете? Вы хоть кого-то обратно отправляете.
— Отправляем. Но пациенты, которые лечатся у нас, лечатся долго.
— А сколько у Вас лежат?
— Если пациент к нам «прилег», то работая с этими больными с первого мая (запись велась 20го мая), выписка у нас была не такой уж большой. Три человека.
— А прибывают?
— На освободившиеся места прибывают. По разным причинам освободившиеся.
— Смертность какая у Вас? Сколько Вы людей за это время «похоронили»?
— Я не хочу об этом говорить и озвучивать цифры.
— Но умирают?
— Умирают.
— А возраст? Можно и в 50 лет умереть?
— Да. И мед.работники, которые у нас умирают из области. Работавшие терапевтами или по другим специальностям.
— Дети болеют?
— Не хочу переходить на личности, но все-таки этот ролик стал мемом, когда Малышева говорила, что вирус – это чудо и дети не болеют. Я с ней не согласен.
— У Вас есть дети?
— Наша реанимация не профилирована под детей. Но дети болеют.
— Я тоже смотрел ролик Малышевой. Мы все переболели, а у нас дети не болели. Вообще без симптомов.
— Детишки то разные бывают.
— Ну если в врожденным иммунодеффицитом…
— В условиях урбанизации, «цивилизации», даже если ребенок считается здоровым соматически. Он может быть аллергиком, как основная масса городских детей.
— Я напоминаю, что мой собеседник врач-реаниматолог. И у него уже в отделении лежат в терминальной стадии и лучше, конечно не попадать…
— Не терминальная стадия. Все-таки мы людей выписываем. Но, к сожалению, наш набор пациентов очень тяжелый. Исходно тяжелые. Даже без этой ковидной пневмонии.
— У вас происходит переливание плазмы?
— Как такового переливания плазмы у нас не происходит. Но среди персонала идет отбор потенциальных доноров. Первый этап – контроль антител.
— А Вас проверяют?
— Да нас проверяют, но небольшими группами, чтобы не отрывать от работы.
— Вроде, раз в неделю должны.
— Раз в неделю не всегда получается. Антитела я еще не сдавал. Сегодня сдавал повторно мазок. Первый раз был отрицательным.
— Вопрос, который мне задали много раз, хотя я совершенно не понимаю зачем он. Мне кажется, что когда тебя кладут на ИВЛ, тебе особо плевать – трубки ИВЛ одноразовые?
— Трубки, конечно, одноразовые. Их никто, никогда не кидает в «замочку». Да, когда трубки только появились, они были совершенно из другого материала. Они замачивались, обрабатывались. Но современная трубка после использования утилизируется специфическим образом в «красный мешок»
— У Вас все точно лежат с подтвержденным Ковидом, ПЦРом? У нас, как мне кажется, сейчас «под Ковид» кладут вообще все пневмонии подряд. Все ли у тебя подтвержденные Ковиды?
— В нашей реанимации все Ковиды – подтверженные.
— А не может быть, что у пациента пневмония бактериальная, скажем стрептококковая, а Ковид просто фоном идет?
— Любая вирусная пневмония становится бактериальной через какое-то время. Поэтому у нас пациенты получают антибиотики.
— Это внутрибольничная тема?
— Не обязательно внтрибольничная. Вирус он эпителиотропный. Что такое эпителий – это выстилка, покровная ткань. Дыхательные пути – это тоже эпителий. И вирус, условно говоря, «делает дырки» в эпителии, повреждая его клетки. Поврежденная клетка становится входными воротами для любой другой бактериальной инфекции. Каждый из нас имеет бактерии на миндалинах, во рту. Мы все имеем условно патогенную флору. В норме мы не болеем этими болячками. Но, если что-то случилось, условно патогенная флора начинает работать как враг нашего организма. И естественно на «дырки», сделанные вирусом, быстро садится бактерия. Зачастую тяжесть дальнейшего течения усугубляется. И, конечно, очень много зависит от массивности вирусной атаки. От объема первичного поражения.
— Отек легких бывает?
— Это больше, конечно, сердечная тема. Как таковых отеков легких я не видел. У нас есть понятие РДСВ. Респираторный Дистресс Синдром Взрослых. Это немножко другое. Отек легких он больше характерен для сердечной недостаточности. А так выпот в плевральных полостях бывает. И некоторым пациентам приходилось дренировать плевральные полости, для того чтобы убрать объем жидкости, который мешает нормально дышать.
— Гастробайтеры – люди, которые находятся в тесном контакте с людьми или между собой. У Вас есть такие?
— Да. Но мне как реаниматологу сложно оценивать эти социальные моменты. Конечно, когда люди живут скучено, большими группами, когда часть из них болеет. Если помещение вентилируется не очень активно… в частности, почему в Италии такой взрыв случился? Как оказалось, далеко не все итальянцы способны поддерживать адекватный микроклимат в своих помещениях. Отапливать свои помещения, поддерживать адекватную температуру и влажность.
— У меня прошлый пост, в котором я пишу простые бытовые вещи – откройте в Москве парки, пустите людей гулять, дышать. И то, что: люди, открывайте окна! У меня, когда была пневмония, я жил в окне.
— Всё правильно. Вентиляция помещений. Мне сложно оценивать социальные аспекты. Изоляция/не изоляция. Но, конечно, человек на свежем воздухе должен находиться.
— А вы палаты проветриваете?
— У нас специфическая система вентиляции. Да и проветривать палаты в условиях, когда рядом улица… Мы можем окошко приоткрыть где-то. Но не выходящее на улицу. Но у нас другая система вентиляции, которую быстро сконструировали со всякими фильтрами. Потому что концентрация вируса в реанимации очень высокая.
— Правда ли, что смена длится 12 часов подряд?
— Именно у нас в институте вся смена занимает 12 часов. Но есть один перерыв.
— И ты в этот момент меняешь костюм?
— Да. Но одеть СИЗ — это не футболку и штаны одеть. Всё гораздо дольше. Т.е. когда одеваются минимум по два человека, которые проверяют друг друга. Идет полная подгонка всей амуниции. У всех своя анатомия. И если что-то где-то неплотно прилегает, это проклеивается скотчем. Отдельный момент – это подбор очков, респираторов. Есть разные типы респираторов. Иногда с одноразовыми бывают перебои и приходится использовать многоразовую маску со сменными фильтрами, что совсем неудобно.
— А дышать-то как вообще?
— Дышать, конечно, тяжеловато. Особенно, если имеешь избыточный вес. Есть большие лицевые маски, у которых впереди стекло овальной формы – такие мы не носим. Потому что они через два часа…
— Запотевают?
— Нет не запотевают. Есть такое понятие гиперкапния. Просто ты сдохнешь от избытка углекислого газа, которое скопилось у лица. Да конечно тяжеловато, когда долго. Приходится очки обрабатывать. Потому что, если очки начинают потеть, ты уже не дееспособен.
— У тебя запотели в зоне очки и что делать?
— У нас есть фен маленький. Ты с самого начала можешь не знать, что в этот раз ты очки одел неудачно. Но проходит какое-то время, и ты понимаешь, что у тебя нет бинокулярного зрения. Потому что одна половина запотела так, другая по-другому. И погреть очки феном – единственный выход. По-крайней мере, у нас.
— Получается 6 часов подряд ты находишься в этой «душегубке». А в туалет сходить?
— Каждый выходит по-разному из ситуации. Допустим, у меня получается шесть часов без памперса обходиться.
— Я тебе напомню, что в первый же день ты свалился с почечной коликой.
— Был такой эпизод. Особенно было тяжело выходить из зоны. Снимать СИЗ – задача более ответственная, чем его одевать. Потому что он весь загрязнен сверху.
— А чем он загрязнен?
— Мы работаем с аэрозолями. Мы загрязнены мокротой пациентов, капельками крови. Любая биологическая жидкость из дыхательных путей – инфицирована. Это не то, что кто-то пробежал и чихнул. А в тебя совершенно конкретно прилетела видимая струя аэрозоля. Да, конечно, существует куча рекомендаций, как интубировать этих пациентов, как избегать этих аэрозолей. Можно увидеть кучу прозрачных коробок, которые ставятся на голову пациенту. Но реально, всё это очень тяжело. Любая дисконнекция на аппарате, не всегда удается. Очень сложно соблюсти условия. Об этом говорят все, кто работает именно в очаге. Не бывает таких ребят, которые всё соблюли, особенно если экстренная ситуация.
— Т.е. в случае с реаниматологами, эти СИЗы, эта душегубка – она оправдана?
— Я считаю да. Но не вот эта 80го уровня защиты, когда лицо закрыто полностью. У нас эндоскописты в таких работают. Но они имеют возможность через 2 часа покинуть очаг.
— А то, что смена шесть часов подряд. Не перебор?
— Респиратор третьего класса защиты, одноразовый — его гарантированный срок работы именно шесть часов. Сейчас у нас бригады очень сильно уменьшились. Люди болеют. Исходно в каждой бригаде было на каждую палату по три реаниматолога. Сейчас два.
— А сколько у Вас пациентов?
— В моей палате девять коек. Кажется, что это не много. Но, на самом деле, когда остаешься один (имеется ввиду, что напарник ушел на перерыв) приходится носиться между пациентами постоянно. Постоянно на ногах. Допустим перерыв. Если человек должен идти на перерыв – это полчаса, минут сорок. И еще надо снять СИЗ и одеть СИЗ.
— А сколько это по времени?
— У всех по-разному. У меня уходит около 20 минут. Это же еще и подгонка очков. Если очки не подогнал, плохо обработал, то дальнейшее смысла не имеет.
— Филатов говорил, что нет исследований, что Ковид передается через глаза. Если бы вирус передавался через глаза, то были бы конъюктивиты, а их нет.
— В пику этому, могу сказать: в мирной жизни я работаю глазным анестезиологом. Есть носослезный канал. В любом случае, вместе со слезной жидкостью вирус может попасть в нос. В норме, когда люди плачут, они тут же начинают хлюпать носом. В очках влажность и так высокая, и очки не абсолютно герметичные. Там есть небольшие вентилирующие отверстия. Если их полностью закрыть, будет тяжко.
— Насчет гостиниц, куда Вас селят. Я понимаю, что в каких-то случаях это оправдано. Но когда едете в одном автобусе (до гостиницы от больницы ходит трансфер), Вы же друг друга перезаражаете.
— Да. По статистике заражается больше персонал именно в чистых зонах. Или во время того, как мы снимаем СИЗы.
— Но вы же не облизываете СИЗ. И всё-таки должен быть аэрозоль, чтобы заразиться.
— Какое-то неудачное движение. «Мазанул» по лицу, вдохнул в момент не удачный. А чтобы правильно снять СИЗ чистой частью наружу, не все такие гибкие. Поэтому мы с помощниками соблюдаем ритмичность. Выходим по двое.
— Вопрос, который мне задали в комментах, без цензуры: Когда, блядь, всё это кончится?
— Мне, блядь, самому хочется это знать! Потому что я не получаю каких-то ярких положительных эмоций от своего нынешнего существования. Говорить, что врачи – герои? Нет. Никто не считает себя героем. Да, сейчас чуть больше ответственности. Морально тяжело, потому что показатели смертности достаточно высокие. В нашем подразделении. Много выбывших коллег. Команды сильно теряют по численности. Время между сменами очень сильно сокращается. У меня была смена «12 через 12». Это реально тяжело. И ответственность перед своими коллегами есть тоже. Когда мы начинали работать, один выбывший не так чувствовался, а сейчас мы, как натянутая резинка. Еще чуть-чуть и она лопнет. Мы посыпемся. Мы уже ждем выздоравливающих. Которые заболели на первом этапе.
— А студентов Вам не дают?
— Сейчас как стажеры приходят ребята, которые закончили у нас ординатуру. Но человек должен прежде все-таки немного попрактиковаться. А тут сразу другие условия, сразу другой антураж. Есть психологическое давление. Не все переносят это адекватно.
— Среди врачей есть паника какая-то?
— Не паника. Для многих – это рухнул привычный уклад жизни. Для многих – это невозможность общаться со своими близкими вживую. Да есть телефоны, есть возможность по видео пообщаться, но это «не совсем то». Это невозможность вернуться домой и погрузиться в свою привычную среду. Погладить кота. Т.е. изменился коренным образом образ жизни. Изменилась работа.
— Ну интересно же, наверное? Ты же глазными занимался, а тут жизни спасаешь.
— Раньше я тоже не лишал людей жизни. Поначалу да, было интересно. Сейчас я не могу сказать, что мне это интересно. Если все думают, что мы туда кинулись добровольцами, что мы хотели это делать… Мы не хотели. Но мы понимали необходимость. Есть еще ответственность за других своих коллег. В каждом коллективе есть люди моложе и крепче физически и есть люди постарше или с болезнями. И мы знали кто «пойдет». Что бы тех людей, которые уже в возрасте, которые профессионалы своего дела – вот им туда не надо.
— А вообще сильно ли «Моники» пострадала от открытия ковидария? Много ли людей не получают ту помощь, которую получали в «мирное время»?
— По меркам «мирного времени» всю остальную помощь люди не получают. Это страшно. По долгу службы, мне приходится общаться с хирургическим отделением. И когда пациенты не получают нейрохирургической помощи, офтальмологической помощи, нет плановых операций в травматологии. А потребность в этих операциях в условиях «мирного времени» и так была высокая. Отложенная онкология разных направлений – это всё, конечно, печально. Это – катастрофа.
— Давай уже напоследок – что делать, чтобы не попасть к тебе в палату? Люди действительно напуганы. Я сам перенес и не вижу в этом ничего страшного. Но у меня есть такая роскошь – со мной были мои друзья, которые дистанционно вели мое лечение. И меня буквально за два дня «вытащили» без всяких проблем. Но что делать простым людям, чтобы не оказаться у тебя, а потом у патологоанатома с тремя весами легких?
— Даже сейчас, работая врачом, я не могу сказать, что у нас творится по каждому региону Московской области («Моники», хоть и находится в Москве, туда кладут людей из области). Что у нас творится с госпитализациями. Конечно надо избегать массовых компаний. Когда незнакомый человек. Ты не знаешь, что с ним, ты не знаешь насколько он адекватен. Все мои соседи знают, я объявил, что ко мне подходить не надо. Конечно, сейчас сидеть большой компанией за столом – не время. И при первых признаках дыхательной недостаточности надо «бить тревогу».
— Это какие?
— Как считается сейчас, один из благоприятных вариантов течения, когда все начинается с потери вкусовых ощущений. Это, конечно не 100%. Но для многих пациентов, у которых начинается с этого, всё проходит относительно благоприятно. Но когда стоит беспокоиться? Нужно бить тревогу и нельзя оставаться дома. Это резкая слабость с высокой температурой. И слабость носит такой характер, что человек утром встал и с огромным трудом или же просто отсутствие возможности дойти до туалета. Слабость бывает такого уровня. Конечно, одышка. Ощущение нехватки воздуха. Конечно, каждый не будет держать пульсоксиметр дома…
— Когда мне поставили диагноз, я первым делом побежал и купил. И не особо разбирался сколько он стоит, главное, чтобы он был в магазине (естественно, ни в какой магазин я не ходил сам. Мне его привезли).
— По нашей жизни мы не знали, что маски, перчатки, пульсоксиметры так будут цениться. Домашние приборы, обеззараживающие воздух…
— Какие приборы? Не кварцевую же лампу ставить.
— Приборы для домашнего применения, у них если есть какой-то ультрафиолет, то он закрыт. И просто осуществляется подача воздуха через эту штуку. Паниковать, в любом случае не стоит. Да для многих — это испытание. Испытание и напряжение для всей страны. Говорить, что это полностью фейк, я, понятно не могу. Я не как президент Бразилии, который до сих пор отрицает существование этого вируса. Я его вижу. Я знаю, что он может быть опасным. Говорить о том, что он «тотально опасен»? Не думаю. Всё-таки многие люди болеют бессимптомно. Или болезнь протекает в лёгкой форме. Но, то, что можно серьезно «влететь», при этом вне зависимости от образа жизни, от вредных привычек – я могу сказать по своим коллегам, которые заболели. И многие коллеги, которые младше меня, которые ведут правильный образ жизни – они реально болеют тяжело. И коллеги другого плана, которым ничто человеческое не чуждо, могут переносить эту болезнь легче. Поэтому сказать заранее, как ты это перенесешь – сложно. У меня нет ответа, посмотрев на человека, собрав анамнез, как он будет болеть? Сложно.
— Ну и в конце, вопрос, который, возможно многих волнует с начала интервью (у Влада нос – сплошная рана, местами замазанная зеленкой). Что у тебя с носом?
— Респиратор – это зло, особенно, когда находишься в нем порядка шести часов. Очень удобно в одноразовых респираторах, которые третьего класса защиты. Как многие говорят, «со свистком». В СИЗе потеешь. А он позволяет впитывать лишнюю влагу с лица. Когда ты одеваешь резиновый респиратор со сменными фильтрами, под ним лицо не высыхает. И лепесток, который перекрывает на вдох респиратор, он бьет достаточно сильно…
— Ты себе ЭТО настучал лепестком?
— Да. С учетом того, что нос у меня «героических» пропорций, за шесть часов респиратора мой нос превратился в такую фигню. Корочка подсохнуть не успела, а сегодня мне пришлось отдирать уже одноразовый респиратор, который присох к носу. Как-то так.
— Влад, большое спасибо! Я надеюсь, что те опросы, которые Вы (читатели) задали, здесь прозвучали. Доктор нам ответил. Но если что, мы еще раз к нему нагрянем.
— Не болейте!
— Спасибо, Влад! Удачи!

Источник:

см. так же:

Кирилл Зверев: COVID-19. Откройте КИСЛОРОД!

«КОРОНАВИРУС ОСОЗНАННО» — большое интервью Бориса Лифшица с Виталием Зверевым

Кирилл Зверев (сын Виталия Зверева) — без паники о коронавирусе (часть 1)